Неточные совпадения
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона, как оказалось, что он, как простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы. Когда
секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала не поверил ему. Стали рыться
в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив, а такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, — не оказалось.
Вошел
секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем
секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником
в знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав
секретаря.
Левин только что собирался вступить
в разговор со старым лакеем, как
секретарь дворянской опеки, старичок, имевший специальность знать всех дворян губернии по имени и отчеству, развлек его.
Секретарь весело и почтительно, как и все
в присутствии Степана Аркадьича, подошел с бумагами и проговорил тем фамильярно-либеральным тоном, который введен был Степаном Аркадьичем...
Левин подошел к двери
в залу: она была заперта.
Секретарь постучался, дверь отворилась, и навстречу Левину проюркнули два раскрасневшиеся помещика.
Толпа раздалась, чтобы дать дорогу подходившему к столу Сергею Ивановичу. Сергей Иванович, выждав окончания речи ядовитого дворянина, сказал, что ему кажется, что вернее всего было бы справиться со статьей закона, и попросил
секретаря найти статью.
В статье было сказано, что
в случае разногласия надо баллотировать.
— Сто двадцать шесть избирательных! Девяносто восемь неизбирательных! — прозвучал невыговаривающий букву р голос
секретаря. Потом послышался смех: пуговица и два ореха нашлись
в ящике. Дворянин был допущен, и новая партия победила.
Губернский предводитель, несмотря на то, что он чувствовал
в воздухе приготовляемый ему подвох, и несмотря на то, что не все просили его, всё-таки решился баллотироваться. Всё
в зале замолкло,
секретарь громогласно объявил, что баллотируется
в губернские предводители ротмистр гвардии Михаил Степанович Снетков.
Все, что мог сделать умный
секретарь, было уничтоженье запачканного послужного списка, и на то уже он подвинул начальника не иначе, как состраданием, изобразив ему
в живых красках трогательную судьбу несчастного семейства Чичикова, которого, к счастию, у него не было.
— Ну, так чего же вы оробели? — сказал
секретарь, — один умер, другой родится, а все
в дело годится.
Секретарь, как видно, умел говорить и
в рифму.
Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там,
в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, — и
в главных участниках один лектор всемирной истории; там убивают нашего
секретаря за границей, по причине денежной и загадочной…
Он хотел было пуститься опять
в объяснения, но Пугачев его прервал: «Как ты смел лезть ко мне с такими пустяками? — вскричал он, выхватя бумагу из рук
секретаря и бросив ее
в лицо Савельичу.
Молодой малый
в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. «Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам читать следующее...
В это время из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Безродного пригрел и ввел
в мое семейство,
Дал чин асессора и взял
в секретари...
Секретари его все хамы, все продажны,
Людишки, пишущая тварь,
Все вышли
в знать, все нынче важны,
Гляди-ка
в адрес-календарь.
Алексей Степанович Молчалин,
секретарь Фамусова, живущий у него
в доме.
— Прислала мне Тося парня, студент одесского университета, юрист, исключен с третьего курса за невзнос платы. Работал
в порту грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его
секретарем своим сделал.
Народились какие-то «вундеркинды», один из них, крепенький мальчик лет двадцати, гладкий и ловкий, как налим, высоколобый, с дерзкими глазами вертелся около Варвары
в качестве ее
секретаря и учителя английского языка. Как-то при нем Самгин сказал...
Обломов, дворянин родом, коллежский
секретарь чином, безвыездно живет двенадцатый год
в Петербурге.
В этом свидетельстве сказано было: «Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, с приложением своей печати, что коллежский
секретарь Илья Обломов одержим отолщением сердца с расширением левого желудочка оного (Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri), а равно хроническою болью
в печени (hepatis), угрожающею опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки происходят, как надо полагать, от ежедневного хождения
в должность.
— Привыкнете-с. Вы ведь служили здесь,
в департаменте: дело везде одно, только
в формах будет маленькая разница. Везде предписания, отношения, протокол… Был бы хороший
секретарь, а вам что заботы? подписать только. Если знаете, как
в департаментах дело делается…
Три года вдовеет Агафья Матвеевна:
в это время все изменилось на прежний лад. Братец занимались подрядами, но разорились и поступили кое-как, разными хитростями и поклонами, на прежнее место
секретаря в канцелярии, «где записывают мужиков», и опять ходят пешком
в должность и приносят четвертаки, полтинники и двугривенные, наполняя ими далеко спрятанный сундучок. Хозяйство пошло такое же грубое, простое, но жирное и обильное, как
в прежнее время, до Обломова.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет
в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем
в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского
секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально»… Губернатор письмо передаст
секретарю, а ты напишешь
в то же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распоряжение. Да попроси соседей: кто у тебя там?
Илья Ильич ходит не так, как ходил ее покойный муж, коллежский
секретарь Пшеницын, мелкой, деловой прытью, не пишет беспрестанно бумаг, не трясется от страха, что опоздает
в должность, не глядит на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит он на всех и на все так смело и свободно, как будто требует покорности себе.
Губернатор ласково хлопнул рукой по его ладони и повел к себе, показал экипаж, удобный и покойный, — сказал, что и кухня поедет за ним, и карты захватит. «
В пикет будем сражаться, — прибавил он, — и мне веселее ехать, чем с одним
секретарем, которому много будет дела».
Он ни офицер, ни чиновник, не пробивает себе никакого пути трудом, связями, будто нарочно, наперекор всем, один остается недорослем
в Петербурге.
В квартале прописан он отставным коллежским
секретарем.
Я был «командирован для исправления должности
секретаря при адмирале во время экспедиции к нашим американским владениям»: так записано было у меня
в формулярном списке.
В бумаге заключалось согласие горочью принять письмо. Только было, на вопрос адмирала, я разинул рот отвечать, как губернатор взял другую бумагу, таким же порядком прочел ее; тот же старик,
секретарь, взял и передал ее, с теми же церемониями, Кичибе.
В этой второй бумаге сказано было, что «письмо будет принято, но что скорого ответа на него быть не может».
«Зачем ему
секретарь? —
в страхе думал я, — он пишет лучше всяких
секретарей: зачем я здесь? Я — лишний!» Мне стало жутко. Но это было только начало страха. Это опасение я кое-как одолел мыслью, что если адмиралу не недостает уменья, то недостанет времени самому писать бумаги, вести всю корреспонденцию и излагать на бумагу переговоры с японцами.
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие
в городе, после губернатора и
секретарей его, лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули
в свои бумажки, чтоб взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку хлеба и сухаря. Наливку пили с удовольствием.
«Это-то
секретари?» На трап шли, переваливаясь с ноги на ногу, два старика, лет 70-ти каждый, плешивые, с седыми жиденькими косичками,
в богатых штофных юбках, с широкой бархатной по подолу обшивкой,
в белых бумажных чулках и, как все прочие,
в соломенных сандалиях.
Дорогой адмирал послал сказать начальнику города, что он желает видеть его у себя и удивляется, что тот не хочет показаться. Велено прибавить, что мы пойдем сами
в замок видеть их двор. Это очень подействовало. Чиновник, или
секретарь начальника, отвечал, что если мы имеем сказать что-нибудь важное, так он, пожалуй, и приедет.
В Петербурге я видел его мельком и уже на Портсмутском рейде явился к нему
в качестве
секретаря и последовал за ним
в Лондон.
Я не заставил повторять себе этого приглашения и ни одну бумагу
в качестве
секретаря не писал так усердно, как предписание себе самому, от имени адмирала, «следовать до С.-Петербурга, и чтобы мне везде чинили свободный пропуск и оказываемо было
в пути, со стороны начальствующих лиц, всякое содействие» и т. д.
Они уехали, сказав, что свидание назначено завтра, 9-го числа, что рентмейстер, первый после губернатора чиновник
в городе, и два губернаторские
секретаря приедут известить нас, когда губернатор будет готов принять.
Я намекнул адмиралу о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна была поставить его
в неожиданное положение участника
в ней, думал, что я считал конченным самое дело, приведшее нас
в Японию. Он заметил мне, что не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности
секретаря нельзя считать конченными.
Обязанность — изложить событие
в донесении — лежала бы на мне, по моей должности
секретаря при адмирале, если б я продолжал плавание до конца. Но я не жалею, что не мне пришлось писать рапорт: у меня не вышло бы такого капитального произведения, как рапорт адмирала («Морской сборник», июль,1855).
В 10-м часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и
секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить на шканцах и проводить к адмиралу. Около фрегата собралось более ста японских лодок с голым народонаселением. Славно: пестроты нет, все
в одном и том же костюме, с большим вкусом! Мы с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и что за
секретари в Японии, похожи ли на наших?
Японская экспедиция была тут почти вся
в сборе,
в лице главных ее представителей, кроме бывшего командира «Паллады» (теперь вице-адмирала и сенатора И. С. Унковского), и я
в этом, знакомом мне, кругу стал как будто опять плавателем и
секретарем адмирала.
Потом
секретарь и баниосы начали предлагать вопросы: «Что нас заставляет идти внезапно?» — «Нечего здесь больше делать», — отвечали им. «Объяснена ли причина
в письме к губернатору?» — «
В этих бумагах объяснены мои намерения», — приказал сказать адмирал.
— Когда же Евфимии Бочковой был предъявлен ее счет
в банке на 1800 рублей серебром, — продолжал читать
секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись такие деньги, она показала, что они нажиты ею
в продолжение двенадцати лет вместе с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась выйти замуж.
С левой стороны, против конторки, был
в глубине столик
секретаря, а ближе к публике — точеная дубовая решетка и за нею еще не занятая скамья подсудимых.
— Да как же, — сказал он. — Мы не поставили
в ответе: «виновна, но без намерения лишить жизни». Мне сейчас
секретарь говорил, — прокурор подводит ее под 15 лет каторги.
Бреве же был консервативен и даже, как все служащие
в России немцы, особенно предан православию, и
секретарь не любил его и завидовал его месту.
— Наконец, — продолжал чтение
секретарь, — Картинкин сознался и
в том, что дал Масловой порошков для усыпления купца; во вторичном же своем показании отрицал свое участие
в похищении денег и передачу порошков Масловой, во всем обвиняя ее одну.
Выйдя
в коридор,
секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он,
в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной рукой так, что плоскость руки была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
«188* года февраля 15-го дня я, нижеподписавшийся, по поручению врачебного отделения, за № 638-м, — опять начал с решительностью, повысив диапазон голоса, как будто желая разогнать сон, удручающий всех присутствующих,
секретарь, —
в присутствии помощника врачебного инспектора, сделав исследование внутренностей...